Президент зернового союза рассказал, как мир проживет без украинского зерна. «Все-таки не рискнут приписать рекорд в 140 миллионов. А по факту будет чуть больше 120 миллионов тонн, может, 121–122 миллиона. Имею в виду все зерно, зато по пшенице могут нарисовать рекорд в 87 миллионов тонн. Раз президент сказал — надо исполнять», — считает президент российского зернового союза Аркадий Злочевский. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассуждает о том, из-за чего в этом сезоне выросли мировые цены, почему упадет качество российского зерна, а в России нет спроса на высококачественную пшеницу, как Турция обогнала нас на рынке муки и семян и из какой «бодяги» пекут хлеб в нашей стране.
«Регионы пытаются нарисовать выполнение планов, исходя из команды минсельхоза»
— Аркадий Леонидович, вы не верите в рекордный урожай в этом году. В таком случае, на ваш взгляд, на чем основаны прогнозы минсельхоза и других экспертов? Почему эти показатели недостижимы?
— В декабре 2021 года минсельхоз подтвердил, ссылаясь на регионы, что под озимыми у нас 18,4 миллиона гектаров. При этом еще в ноябре я говорил о том, что на данный момент отсеяно 18,2 и план минсельхоза (на 19,8 миллиона) не будет выполнен точно. Если досеем — максимум 400 тысяч гектаров, больше невозможно. В декабре минсельхоз утверждал, что было отсеяно озимыми 18,4 миллиона гектаров. А уже в марте, едва закончилась зима, из министерства в комитет Госдумы по аграрным вопросам уходит письмо о том, что под озимыми 19 миллионов гектаров. Интересно, как мы по снегу отсеяли дополнительные 600 тысяч? В общем, и в тех 18,4 миллиона, утвержденных в декабре, у меня были сомнения, поскольку сев проходил под давлением. Минсельхоз давил на регионы, а те — на крестьян из логики — дай план по посевам, иначе субсидий не получишь. Кто откажется от субсидий добровольно? Поэтому рисовалки начались. Об этом мне рассказывали крестьяне. Поэтому мне уже в начале года было понятно, что есть приписки в 18,4 миллиона гектаров. Если же посчитать по 19 миллионам, объявленным в марте, действительно получится рекордный урожай. Состояние озимых прекрасное, урожайность помножили — вот и все рекорды.
С яровыми тоже есть вопросы, потому что минсельхоз утверждает, что у нас плюс 1 миллион гектаров. Чудесно, замечательно! Только где де-факто этот миллион, о котором вы так долго говорите? Даже сейчас, по данным регионов, мы отстаем от прошлого года почти на 2 миллиона гектаров сева. Откуда плюс 1 миллион возьмется? К тому же есть лакмусовая бумажка, по которой можно считать, — подкормка озимых. В начале июня подкормили 16,6 миллиона гектаров озимых. В прошлом году на эти даты было 16,7 миллиона, естественно, согласно официальным данным. Темпы подкормки упали. А ссылаться в этом вопросе на погоду странно.
— Минсельхоз Татарстана тоже объяcнял тем, что погодные условия не те.
— Понимаю. Но как можно ссылаться на подкормку по погодным условиям? И по севу тоже странно. Можно только говорить о вегетации по погодным условиям. С этим все понятно: холодная весна, поэтому задерживается вегетация. Но посев тут при чем? Наоборот, комфортно: прохладно, хорошо в поле. Могут мешать дожди, но нет же тотальных дождей. Что мешает сеять в темпах, которые прогнозируются? На самом деле просто этих площадей нет. Но регионы пытаются нарисовать выполнение планов, исходя из команды минсельхоза.
— То есть урожай в конечном итоге будет только на бумаге?
— Думаю, да. Обычная история: когда приписки гуляют, то списывают потом на плохую зимовку, еще что-то. А в этом году слишком хорошее состояние озимых, погода удачная.
— Скажут, что все засохло?
— Влагозапас очень хороший. Куда ни плюнь, все в шоколад попадаешь. Поэтому придется приписать урожай.
— Правильно ли я помню, что рекордный урожай был в 2017 году, когда побили даже советские рекорды?
— Да.
— В этот раз какой урожай будет на бумагах, а какой фактически?
— Нарисуют 130 миллионов тонн. Все-таки не рискнут приписать рекорд в 140 миллионов. А по факту будет чуть больше 120 миллионов тонн, может, 121–122 миллиона. Имею в виду все зерно, зато по пшенице могут нарисовать рекорд в 87 миллионов тонн. Раз президент сказал — надо исполнять. Реально же по пшенице урожай будет не выше 80–82 миллионов тонн. Таким образом, мы будем иметь урожай на уровне прошлого года, и это на самом деле хорошие показатели, но не рекордные.
«Разговоры о голоде — это истерия, поскольку рисков для снабжения зерном нет»
— На ваш взгляд, какая цена на пшеницу является справедливой для мирового рынка и нашего внутреннего?
— Что такое справедливая цена? Это очень условный параметр, который непонятно какими критериями выводить. Справедливое — которое кого удовлетворяет? Сейчас цена устраивает всех экспортеров.
Естественно, они зарабатывают много денег. Но эта цена не удовлетворяет потребителей. Как только цена начинает их удовлетворять, она не удовлетворяет экспортеров. Что такое справедливая цена?
— Какой-то компромисс должен быть.
— Его нет в природе, это же извечный конфликт. Он основан на естественной мотивации каждой стороны — покупатель и продавец всегда конфликтуют между собой. Покупатель хочет купить дешевле, продавец — продать дороже. В текущем году все на стороне экспортеров. Поэтому я говорю, что разговоры о голоде — это истерия, поскольку рисков для снабжения зерном нет. Говорят, что запасов осталось на каких-то мифических 10 недель. Это все делается для того, чтобы загнать повыше цены. Я, кстати, говорил на пресс-конференции, что мировые цены будут падать. И вот они обвалились.
— До какого уровня они еще упадут?
— Я не могу сказать точный уровень, в роли оракула выступать не люблю.
— В прошлые годы вы каждый раз говорили, что цена выше не поднимется. А уже в 2 раза выросла.
— Я говорил, исходя из рыночных факторов. На основании чего цена поднялась в прошлом сезоне? На нашей регуляторике. В сезон 2020–2021 годов мы вошли с ценой на мировом рынке в 220 долларов. Никаких фундаментальных факторов для повышения цены не было. В мире было слишком много зерна, предложение превышало спрос. В марте началась пандемичная истерия, ажиотажный спрос. Наши внутренние цены начали расти на фоне ослабления рубля, тогда как мировые — еще нет. Что делает у нас правительство? К старту сезона объявляет квоты и пошлины. В результате в июль вступили с ценой 220 долларов, а уже в сентябре, когда ввели первое регулирование, — 250 долларов. Потом были введены пошлины, и это еще плюс 50 долларов. В итоге за сезон мировая цена выросла на 100 долларов. Поэтому в следующий сезон мы вошли с ценой в 320 долларов, не имея никаких фундаментальных причин для подобного. Когда это произошло, я говорил: «Зачем вы вводите пошлины? Если хотите сохранить ресурсы в стране, то нужны объемные квоты. А какая цель пошлин?» Пошлина к началу сезона была 60 долларов, на такую же величину выросла цена. А потом дошла и до 100 долларов. Все это оплачено потребителями на самом деле, а не состоянием мирового рынка, балансом или какими-то иными параметрами, которые приводят к повышению цен. Рыночных параметров для этого не было в том сезоне.
К следующему сезону у нас хотя бы уменьшаются запасы из-за засухи у экспортеров. Но и это не сильно. Будет минимальный запас за последние 6 лет. Но надо рассмотреть данный вопрос с точки зрения уровня потребления. С одной стороны, население планеты растет, поэтому прибавляется потребление, а с другой — цена слишком высока, и она компенсирует платежеспособный спрос. Он не так велик, как выросло население. Все это вместе снижает общее потребление. Возможности для закупок ограничены. Поэтому запасы можно оценивать в тех же параметрах, в которых ООН декларирует. На 1 июня переходящие запасы, которые считает минсельхоз США, — на 18 недель. Для сравнения: переходящие запасы 2007–2008 годов, когда цены оказались предельными, были на 11 недель. Разницу чувствуете? Нормальная цена должна быть при таких запасах в 300 долларов, а может, и 280.
— А внутренняя цена?
— Внутренняя цена валится, темпы падения примерно 300–400 рублей в неделю. В начале июня средняя цена на пшеницу четвертого класса была 14,9 тысячи рублей, а в некоторых регионах и 14,3–14,5 тысячи есть. Это на 2 с лишним тысячи ниже старта нынешнего сезона по внутренней цене. Вообще, к концу сезона обычно цены подрастают, потому что зерно надо хранить, а это затраты. Мы вступаем в сезон со свежим зерном, и оно всегда на старте дешевле. Пока дохранили до конца сезона, естественно, отразилась в цене стоимость хранения. А хранить сейчас достаточно дорого — 100 рублей минимум за тонну в месяц.
— У нас так мало мощностей?
— Нет, это стоимость затрат на хранение. Зерно хранится непросто, его надо подрабатывать, есть энергозатраты, зарплаты нужно платить, содержать мощности и так далее. Какое-то зерно хранится на собственных складах у крестьян, а какое-то везется на элеватор, особенно то, что хорошего качества. Фураж можно и на склад себе завалить.
— В общем объеме зерна что из этого фураж, а что можно съесть потом?
— Прошлый урожай у нас был абсолютным рекордом по качеству пшеницы — 82 процента продовольственного зерна, очень мало фуража.
— Чем это объясняется?
— Технологиями. Мы технологично отсеялись, были применены достаточно мощные ресурсы, в том числе те, которые мы не можем использовать в нынешнем сезоне. Например, сельхозавиация.
— Почему в этом сезоне проблемы?
— Запрет на полеты. Весь юг не летает. Что мы получим в итоге с параметрами качества нынешнего урожай? Из-за отсутствия авиации будет большое количество клопа-черепашки. Это такой вредитель, который свой хоботок запускает в зерно, выделяет вещество, уничтожающее клейковину. В результате что происходит дальше? Перед тем как зерно перемолоть, его замачивают. Представьте, несколько зернышек, которые укусило насекомое, — и вся замоченная партия стала фуражом. Повреждение клопом-черепашкой на качестве зерна убийственно сказывается: все продовольственное зерно становится фуражным. На юге с этим вредителем боролись с помощью авиации. В прошлом году это являлось трендом, поэтому зерно было прекрасного качества. А в 2022-м обработки нет, поэтому окажется много фуража.
«У нас нет внутреннего рынка на высококачественную пшеницу»
— Сколько, как вы думаете, в этом году будет процентов качественного зерна?
— Я думаю, упадет до старых параметров — около 62–63 процентов продовольственного зерна. Нам этого хватит, но цена фуража существенно дешевле. Если 14,9 тысячи рублей стоит четвертый класс пшеницы, то фураж — на тысячу меньше.
— Сколько стоит пшеница высшего класса?
— Третьего? Что такое высший класс?
— Самая качественная пшеница.
— У нас есть и первый, и второй класс. Если говорить о высшем качестве, то это так называемый хайпро, хайпротеин на международном рынке. Там протеин может доходить до 15–16 процентов, притом что наша стандартная позиция на международных рынках — это пшеница четвертого класса с протеином 12–12,5 процента. А третий класс — это 13–13,5 процента. Все упирается в деньги. Разная стоимость пшеницы на рынках. Дело в том, что у нас нет внутреннего рынка на высококачественную пшеницу.
— Почему?
— У нас единственное, что покупают, — так называемые улучшители. Это пшеница хороших кондиций третьего или второго класса. Скажем, есть ставропольские, алтайские улучшители, которые покупают в небольших количествах для формирования помольной партии. Это получается выгодно.
— Что такое улучшители? Какое-то химическое вещество?
— Нет. Это пшеница с высоким содержанием протеина, которую используют как улучшитель для помольной партии. Чтобы испечь хлеб, можно взять пшеницу третьего класса (13,5 процента протеина), перемолоть и получить нормальную муку. Ничего в нее добавлять уже не нужно. А можно это сделать другим способом, что получится экономически гораздо более выгодно. Поскольку премия за качество у нас очень низкая, то выгоднее купить пшеницу четвертого класса, при этом не очень экспортных кондиций. Четвертый класс может быть с 10–11 процентами протеина, а мы на экспорт поставляем с 12–12,5 процента протеина.
— Все лучшее — за границу?
— Нет, не лучшее. Мы начинали как раз с 10,5 процента протеина и довели до 12 процентов. Берете на мельницу пшеницу с 10 процентами протеина — продовольственное зерно низких кондиций — и замешиваете туда 20 процентов улучшителя с промышленным протеином. Забодяжили и получили муку примерно таких же параметров, как из пшеницы 3-го класса. Только у вас сырье на входе существенно дешевле. Почему это происходит? Потому что первые кондиции вообще не востребованы на внутреннем рынке, их продать некуда.
— Просто из-за цены их не покупают?
— Спроса нет. Поэтому на них нет цены, нет спроса.
— Что за границей тогда из них делают?
— Как выглядит рынок переработки? Есть так называемый дурум — пшеница твердых сортов, из которой производят макароны. У нас вечная проблема на внутреннем рынке — некуда девать эту твердую пшеницу, потому что наши макаронщики изготавливают свои изделия из мягкой пшеницы, она же дешевле.
— Хотя пишут всегда на пачке: макароны из твердых сортов пшеницы.
— Замечательно, только вы их сравните в готовом виде с итальянскими макаронами, которые делают в том числе из нашей твердой пшеницы. И до сих пор итальянцы, несмотря на все санкции, ее покупают. Мы же поставляем сейчас в Италию твердую пшеницу, а в России ее продать некуда.
— Мы гоним сырую нефть за границу. Есть эксперты, которые считают, что нужно развивать нефтепереработку. То же самое и с пшеницей. Есть ли смысл поставлять просто пшеницу? Может, лучше здесь развивать переработку и тем же итальянцам продавать уже макароны?
— Это все замечательно, хорошая идея, и флаг вам в руки. Давайте сопоставим. Я выступаю за переработку, в том числе глубокую, на своей территории. В данный момент у нас рекордно выросли поставки муки за рубеж. Посмотрите внимательно: когда и почему они выросли? После мартовского запрета вывоза зерновых в страны ЕАЭС. Куда идет эта мука? В страны ЕАЭС.
А что происходит на самом деле с мировым рынком муки? Мы торгуем пшеницей, ее мировой рынок может доходить до 280 миллионов тонн в особо удачные сезоны. А рынок муки — всего 16 миллионов тонн. А кто является главным поставщиком муки на мировой рынок? Турция, которая поставляет 6 миллионов тонн в год на мировой рынок.
— То есть она покупает наше зерно и…
— Совершенно верно! Она перемалывает не свое зерно, а наше под экспортные позиции. Почему? Объясняю, почему именно так происходит. У них же есть и свое зерно, но они устроили этот режим переработки. Для ввоза в Турцию действует пошлина 130 процентов. Это очень высокая пошлина, которая поддерживает внутреннее производство пшеницы в Турции, и они защищают тем самым своего производителя. Но при ввозе в рамках режима переработки они освобождаются от этой пошлины на ввоз с коэффициентом 1,28. Поскольку в Турции очень дорогая пшеница, то они устроили мотивацию для режима переработки. В результате мукомолы покупают наше зерно, беспошлинно его завозят с коэффициентом 1,28. Лишние объемы продают на внутреннем рынке, а у них обязательство — из этого 100-процентного завезенного объема обязаны вывести муку за пределы Турции. На таких условиях их правительство освобождает от пошлины. В результате получается перекрестное субсидирование: они могут перекладывать из внутренних продаж по высоким ценам экономику во внешние продажи. В итоге сколько мы ни пытались с турками конкурировать на внешних рынках по муке, они нас убивают. У них всегда хоть на цент, но дешевле мука. И поставляют в ту же Индонезию, на рынки Юго-Восточной Азии, во всю Африку. А мы там всегда неконкурентоспособные.
Что произошло в этом сезоне и почему у нас взрывной рост экспорта муки? Потому что турки отменили пошлину под эти бешеные цены. Режим переработки теперь не имеет перекрестного субсидирования в Турции. Они исторически пока еще сохраняют свои лидирующие позиции на мировом рынке муки. Мы имеем шанс заместить в каких-то объемах. Но и то мы наш рекорд по поставкам муки на экспорт в этом сезоне не побьем. А рекорд был в 2010 году, когда из-за засухи было необоснованное эмбарго на экспорт зерна. Поэтому вывозили дробленку и муку. Тогда вывоз муки за сезон составил 580 тысяч тонн, а сейчас всего 429 тысяч выплюнули на мировой рынок.
Я пытался в свое время завести дело в отношении Турции в рамках ВТО, потому что перекрестное субсидирование является нарушением правил. Я ходил в минэкономики, меня перенаправили к каких-то юристам, прикормленным в ВТО, которые мне объявили сумму в 3 миллиона долларов за экспертизу того, возможно ли подать иск в ВТО и завести дело в отношении Турции. А я тут при чем, пардон? Это чьи интересы — государства или нет, и кто должен этим заниматься? Никакого дела так и не заведено до сих пор.
Если турки вернут такой режим для переработки, то мы точно никогда не отобьем рынок муки. По идее, если бы у них не было этого режима переработки, рынок должен бы быть наш по определению. В данный момент у нас самые дешевые в мире внутренние цены на зерно. Дешевле не найдете ни в одной стране вообще. Естественно, это сырье для изготовления муки. В себестоимости муки 70 процентов — стоимость зерна. Конкурентоспособнее нашей муки сегодня в мире нет. Но как только турки вернут режим переработки, будут конкурентоспособны.
— Вопрос потребительского свойства: у той муки, которая у нас продается и на которой написано «высший сорт», он не совсем высший?
— Почему? Надо смотреть не на то, какой сорт указан, а какой ГОСТ. Либо можно сдать муку на экспертизу. Если выявят несоответствие, то производителя накажут за обман потребителя. Но, скорее всего, производители пользуются неграмотностью потребителя, который не в силах отличить высший сорт по ТУ и по ГОСТу. Высший сорт по ТУ может не соответствовать гостовским параметрам, потому что ТУ — технические условия предприятия, которые разработал сам производитель. У него свой высший сорт. Поймите, нет проблем произвести высший сорт по ГОСТу из пшеницы 4-го класса с добавлением улучшителей. Как это работает? Если вы берете нормальную «трешку» и запускаете ее в производство на мельнице, то параметры получаемой муки зависят от оборудования. Средний выход на хорошей мельнице, скажем «бюллеровской», — это 26–27 процентов высшего сорта, примерно 30 процентов — первого, остальное — это второй сорт или подольская по нашей классификации. Если вы берете «четверку», замешиваете с улучшителями, то в зависимости от их количества можете получить как меньшее количество муки высшего сорта, так и большее. Можно до 30 процентов довести, но это дорого, поэтому так никто не делает, потому что такая мука стоит дороже «трешки». А если вы добавите до 20 процентов улучшителей, то у вас будет 22–23 процента высшего сорта, а не 26–27, как с «трешки». Но это реально высший сорт по ГОСТу.
А дальше вы отправляете муку на хлебозавод и должны соблюсти требования покупателя. А у нас практически ни один хлебозавод муку высшего сорта не покупает. Почему? Если они начнут печь социальный хлеб из высшего сорта, то экономика треснет по швам. Это дорого. Поэтому хлебозаводы покупают муку первого сорта, иногда даже второго, и, добавляя уже в муку сухую клейковину, улучшители, получают те же параметры по всхожести теста. Сухая клейковина производится в России, например Ефремовский завод вырабатывает тысячу тонн в месяц.
— Выходит, в РФ нигде не купить буханку хлеба из муки первого или второго сорта?
— Почему же? Легко! Но за 200 рублей. Например, в «Азбуке вкуса» есть вкусный хлеб высшего сорта без всяких добавок и улучшителей. А за 30 рублей невозможно получить хлеб из муки высшего сорта.
Как мы регулируем этот рынок? У нас все время под давлением находятся цены на хлеб. Администрации всех уровней за этим следят и все время давят на производителей. Раздули из этого фетиш, лепят лозунги типа «Хлеб всему голова». Но даже не задумываются о том, что в Советском Союзе, где этот лозунг родился, хлебом называли пшеницу, а не булку на прилавке. В основе всего зерно. А сейчас все воспринимают так, что булка хлеба всему голова. Какое отношение к этому булка хлеба имеет? Непонятно. Посмотрите в потребительскую корзину по данным Росстата. Расходы населения на хлеб и хлебобулочные изделия составляют 2,5 процента максимум. А на животноводческую продукцию — 6 процентов. В животноводстве в основном молочка. Может, молоко тогда всему голова, а не хлеб, если с этой логикой подходить?
— Вы говорите, что у нас на пшеницу первого и второго класса нет спроса внутри страны. Кто у нас ее тогда покупает? Итальянцы?
— Да. Мы ее производим кот наплакал, но со всех сторон чиновники и ученые ноют, что мы потеряли производство ценной пшеницы. А его нет, потому что спрос отсутствует. Произвести сильную ценную пшеницу первого и второго класса не проблема. Это только инвестиции, просто в землю надо больше денег вложить.
— Удобрений больше?
— Удобрений в том числе. Это всего лишь специальные, более дорогие сорта и семена, технологии. Вопрос, как окупить эти дополнительные деньги, проинвестированные в землю, если рынка сбыта нет. А государство вообще никогда не заботилось о том, чтобы организовать рынок сбыта. Переработка у нас примитивная, протеин не ценится.
Более того, внутренняя классификация до сих пор по советским меркам, где заботы о глубокой переработке не было вообще. Никто не понимал, что протеин стоит денег. У нас в России так по наследству это и перешло. Если мы начнем сопоставлять, пытаться внутренний рынок перенастроить по мировым меркам, то нам придется менять более 300 ГОСТов, переписывать их с нуля, потому что классификация зерна построена по классам. Нигде в мире пшеницу не делят на классы, весь мир работает по американской классификации, а там все распределено по биологическим типам, например краснозерная и белозерная пшеница. Уже внутри биологического типа есть градации по качеству.
А у нас биологические типы ни в одном ГОСТе не описаны. Дальше выясняется, что Индия привыкла выращивать белозерную пшеницу, а у нас — краснозерная. Индусы, глядя на цвет этой пшеницы, говорили: «Что за дерьмо вы нам поставили?» Мы их долго приучали к тому, что наша пшеница не хуже белозерной, что это не фураж.
И к чему приводит, например, такой подход? Берем Курганскую область, где традиционно сеют смесь типов. Но из нее невозможно получить муку высокого качества, потому что разные типы требуют разных технологий. Поэтому курганское зерно всегда стоило дешевле, чем в других регионах.
— В Татарстане какую пшеницу выращивают?
— Я сейчас вам не скажу по регионам, где и какие традиции сложились — по-разному. Но там, где монотипная пшеница, этой проблемы нет. Вы отправляете каждый биологический тип на определенный уровень переработки, а на мельнице уже все зависит от мельника и технолога. Можно на одной и той же мельнице с одними и теми же входными параметрами по сырью получить абсолютно разный выход только за счет того, что технолог либо некомпетентен, либо гений. На своем опыте знаю, что лишь за счет технолога можно получить дополнительно от 2 до 5 процентов муки высшего сорта.
«С качеством на Украине всегда была беда, они не умели производить продовольственную пшеницу»
— Вы говорите, что разговоры о голоде — истерия, чтобы поднять цены. Но есть эксперты, которые считают, что ситуация на Украине тоже сказывается на рынке зерна. Сколько зерна застряло на Украине? Если его так и не смогут вывезти, то сможет ли его кто-то заместить?
— На февраль было порядка 25 миллионов зерна. Сейчас, наверное, около 20 миллионов, может чуть меньше. Вывозится оно медленно. Сухопутными путями возможно вывезти около 1,5 миллиона тонн в месяц. Можно довести до 2–2,5 миллиона тонн максимум. А морем они могут грузить по 6–7 миллионов тонн ежемесячно. Но они сами заминировали свои акватории.
Аркадий Злочевский: «Истерия о грядущем голоде на самом деле играет только на одно – повышение цен»
— Какова доля украинского зерна в мировых поставках?
— В 20 миллионах тонн, которые застряли на Украине, в основном кукуруза, а не пшеница. Она идет на фураж. По пшенице они стали конкурентами России уже в «послекрымские» времена. До этого Украина тоже поставляла на мировой рынок пшеницу, но если у нас только продовольственная, то у них — фуражная. С качеством на Украине всегда была беда, они не умели производить продовольственную пшеницу. Поэтому мы не пересекались, это разные рынки сбыта: людей вы кормите или животных. Выгоднее для скотины кукуруза: урожайность выше, доходов больше. Поэтому они постепенно переключились на производство кукурузы. По ней они входят в топ-5 мировых поставщиков, могут поставлять более 20 миллионов тонн кукурузы.
Продовольственную пшеницу Украина научилась делать только после 2014-го и вышла на конкуренцию с нами буквально три года назад. Поэтому говорить о том, что мир как-то пострадает и не проживет без украинской пшеницы, — бог с вами! Это не так. Да, вместе мы можем достигать до 30 процентов торговых объемов по поставкам пшеницы, но из них 25 процентов российские. На Украину — не больше 5–7 процентов. Без них можно спокойно и беспроблемно прожить, мир вполне обойдется. Хотя поставки и так идут, просто темпы замедлились.
{!l https://rosng.ru/post/ukraina-dostigla-potolka-po-zh-d-eksportu-zerna!
— Куда в таком случае Европа вывозит зерно чуть ли не военными поездами?
— В порты, например в Констанцу в Румынии или Прибалтику.
— В основном куда идет украинское зерно? В Африку?
— Да, Северная Африка, Ближний Восток, Китай. Они, как и казахи, гораздо больше пшеницы поставляют в КНР, чем мы.
— Казахам ближе?
— Разве они ближе по сравнению с нашей Сибирью? Это вопрос режима. Пока нет принципиального решения руководства Китая, наша пшеница будет очень трудно проходить на их рынок.
— Значит, нужно политическое решение.
— Так в КНР рынок устроен.
— Так может, голод, который обещают, случится не из-за Украины, а по причине высоких цен? Как бедные страны могут позволить себе покупать зерно по таким ценам?
— Конечно, никакого дефицита в мире нет. Ресурсов много. А вот покупательная способность низкая. Все упирается в цены. Есть давние традиции, скажем, Египет до нынешнего сезона был крупнейшим покупателем пшеницы. Сейчас по нашим закупкам он сместился на третье место. Пока первая Турция, а Иран второй.
— Иран тоже перерабатывает пшеницу? Не едят же они такое количество.
— В том числе. А также Иран даже без переработки транзитирует пщеницу в третьи страны.
— Мы не можем сразу поставлять в третьи страны? Зачем нам еще какие-то посредники?
— Логистика. Например, мы можем поставить в Афганистан по железной дороге, которая заканчивается на границе с этой страной. А дальше надо все перегружать на верблюдов. Раз дорог нет, нужно загружать в мешки и тюки в караван. Понимаете, о чем речь? Логистика во многих странах Африки и Ближнего Востока убивает поставки. Поэтому внутренние цены там бывают очень высокими.
Одни члены нашего союза как-то затеяли сеять пшеницу в Зимбабве. Там все хорошо с землей, климатом. Более того, можно собирать по два урожая в год, а внутренняя цена в 2 раза выше мировой — так стоит логистика. Но там есть очень большие политические риски. А это всегда взаимосвязанные вещи — риски и прибыль. Ты зарабатываешь, но в какой-то момент можешь потерять все.
«Вместе мы можем достигать до 30% торговых объемов по поставкам пшеницы, но из них 25% российские. На Украину не больше 5-7%
«Помимо зерна, можно много всего есть, тем более в Африке, где все на пальмах растет»
— В таком случае будет ли голод из-за ценового фактора? Говорят, что добавятся еще 100 миллионов голодающих.
— Добавятся. При такой цене точно. На самом деле это не голод. Голодом это называют в ФАО и продовольственной программе ООН. На самом деле это недоедающие. Во-первых, помимо зерна, можно много всего есть, тем более в Африке, где все на пальмах растет.
— Но там пустыни.
— Но люди там не живут, а селятся по рекам, у других источников воды. У них есть свои плантации и продукты, которые они производят. Поэтому это не 100-процентный голод, когда есть вообще нечего.
Во-вторых, риски завязаны не на недоступность продовольствия, а на сложившиеся традиции помощи малоимущим со стороны власти. Вспомните, когда произошла «арабская весна».
— 2011 год.
— Правильно. А что тогда случилось? Мы в 2010-м объявили эмбарго, отрубили им наши поставки. В результате Египет не смог выполнить программу продовольственной помощи. А там самый дешевый в мире хлеб. В Египте есть государственная закупочная организация, она покупает огромные объемы пшеницы по мировым ценам через тендеры. Мы туда активно поставляли, а у них тогда денег не хватило, чтобы по тем ценам закупить. Наше зерно ушло с рынка, цены вскочили вверх резко, и правительство не смогло выполнить программу. У них начались хлебные бунты, которые переросли в «арабскую весну».
— Значит, в следующем году мы снова ждем новых революций?
— Да, какие-то потрясения будут. Европейцы на самом деле почему за это топят? У них два мощных мотива. Во-первых, хотят денег подзаработать — на этой истерии цены поднимаются. Во-вторых, беженцы, которые к ним поедут, а это тоже политическая игра.
— Какой им прок от беженцев? У них и так уже вся Африка поселилась, плюс теперь и Украина.
— Для них это выгодно.
— Чем? Этих же людей надо кормить.
— Для страны и населения, безусловно, невыгодно и является проблемой. А для чиновников выгодно, потому что это бюджеты. Выгодно ли это всемирной продовольственной программе ООН? У нее же бюджеты на гуманитарную помощь формируются исходя из количества голодающих, недоедающих. То же самое происходит во всех структурах, которые занимаются беженцами. Чем их больше, тем богаче бюджеты. Бесплатно беженцам никто ничего не даст, везде идут деньги, потоки. Беженцев надо разместить, накормить. Даже если их захотят закопать, это тоже будет стоить денег.
— Есть ли риск, что беженцы и к нам побегут? Например, Леонид Холод сказал, что такое может случиться.
— К нам они не побегут. Им даже в голову такое не придет. Они побегут туда, где хороший уровень жизни, а у нас и так бедное население. К нам едут только из бывшего соцлагеря, и то они сейчас активно покидают Россию.
«Наш риск сегодня стоит 50 долларов за тонну»
— Украина предложила создать зерновую ОПЕК без России. Такое возможно?
— Глупости. Более того, в 2008 году, когда минсельхоз возглавлял Алексей Гордеев, организовали рабочую группу по созданию зерновой ОПЕК. От Украины был Юрий Мельник, а от Казахстана — Арман Евниев. Тогда речь шла о том, что цель — согласованная политика по черноморским отгрузкам. Черное море в то время торговалось с дисконтом. Он существовал, потому что это единственный географический пункт, где внутри по отгрузкам есть межстрановая конкуренция. В Руане или Мексиканском заливе никакой межстрановой конкуренции нет. Поэтому мы пытались сделать ОПЕК, но Украина отвалилась первой. Мы с казахами сразу решили, что без Украины это бессмысленно, ничего не выйдет. Поэтому рабочая группа сдохла из-за того, что ее покинул Мельник.
И как вы без России создадите какую-то ОПЕК? Какая цель будет? ОПЕК — это картельное соглашение, которое всегда имеет цель — удерживать цены на каком-то уровне. Как можно создать картель без РФ? Попробуйте — для нас даже лучше: чем выше цены, тем больше денег.
— Наше зерно продается с дисконтом. Почему? Причина в санкциях?
— Да, риски стоят денег.
— Мы же контракты исполняем.
— Да. Но как повезем? Кто будет страховать? Как платежи будут проходить? Это риски, которые закладываются в цены. Наш риск сегодня стоит 50 долларов за тонну. Мы торгуемся дешевле на 50 долларов. Мировые цены уже упали, надеюсь, что и дисконт уменьшится. Но избавиться от него совсем, пока есть риски, мы не сможем.
— Есть ли риск, что те страны, которые вводят против нас санкции, надавят на другие государства, чтобы те не закупали наше зерно?
— Нет. По нефти можно вторичными санкциями или как-то еще это обустроить. Но если Запад рискнет коснуться продовольствия и вторичными санкциями задавить потребителя, там такие бунты будут! Как вы можете лишить Египет дешевого хлеба?!
— Но вы же только что сказали, что они заинтересованы в бунтах и беженцах.
— В этом заинтересованы одни чиновники, а есть и другие. Да, они могут попытаться надавить на какие-то страны, но точно не на все.
— Да, как на Иран надавить, если он и так под санкциями?
— Ирану по барабану. Но вода все равно дырочку найдет. На самом деле у нас проблема одна — внутренняя регуляторика в аграрном секторе. Мы занимаемся маразмом, топим и уничтожаем собственную производственную мотивацию. У чиновников нет понимания. А ведь мы могли бы колоссально выигрывать на нынешних политических процессах, проводя грамотную политику.
— Что вы имеете в виду?
— Объясню вам некоторые вещи. Давно идут разговоры о глубокой переработке. Я как-то бывал в городе Декейтер в США, где стоят друг напротив друга два завода по переработке. Один принадлежит Tate & Lyle, а второй — Archer-Daniels-Midland (ADM). Компании хорошо известны из-за лизинового скандала, который случился в начале 2000-х, когда ФБР вскрыло картель между американцами, японцами и французами, торговавшими лизином. Когда в 1970-е годы ADM запустила на этом заводе цех по производству лизина, она удвоила его количество в мире. Картель просуществовал 25 лет. ФБР вскрыло их деятельность благодаря вице-президенту, руководившему производством в Декейтере. Был жуткий скандал, трех человек посадили, включая вице-президента, который их сдал. 180 миллионов долларов — такой штраф заплатила только ADM. По мотивам этого даже был снят фильм «Информатор» с Мэттом Деймоном в главной роли
Так вот, приехал я на этот завод — и челюсть в пол: на территории 15 охлаждающих станций. Два завода стоят рядом и потребляют столько энергии, сколько весь город. Завод ADM перерабатывает 50 тысяч тонн в сутки, второй — 33 тысячи. Оба перерабатывают только кукурузу и сою, но конечная продукция, которую они выпускают, не пересекается. У ADM это лизин, масло, витамины, декстроза. А завод Tate & Lyle производит кукурузный сахар.\
Представьте объем — 83 тысячи тонн на одной площадке. А у нас самые крупные хлебокомбинаты в России перерабатывают всего 2,5 тысячи тонн в сутки. Почему в США это возможно, а у нас нет? Главная и основная проблема — добавленная стоимость. Чем глубже переработка, тем больше добавленной стоимости. НДС у нас сколько?
— 20 процентов.
— Да. А в США НДС является налогом штатов, а не федеральным. Поэтому НДС — ноль процентов. И как с 20 процентами НДС вы обустроите глубокую переработку? Вся экономика вылетит в трубу! Одно дело, когда вы добавляете 10 процентов стоимости в результате вашей деятельности и 20 процентов от этих 10 отдаете в качестве налога. И другое дело, когда у вас 2 тысячи процентов добавленной стоимости. При этом никто не избавляет вас от необходимости уплаты остальных налогов. Поэтому ни один подобный завод у нас построить невозможно, так как он никогда не окупится с таким режимом регулирования.
Поэтому у тех заводов в США главная проблема не налоги, а куда девать тепло. Помимо 15 охлаждающих станций при заводах еще построены теплицы, которые они своим теплом отапливают, и рыбное хозяйство.
С пониманием у чиновников, как надо рулить, регулировать рынки, с их грамотностью, компетенциями мы никогда не обустроим глубокую переработку. У нас почему-то не принято включать здравый смысл. В США нет на федеральном уровне НДС, но есть налог с продаж. Так введите такой же оборотный налог у нас, а НДС трансформируйте в механизм льготирования. Начисляйте НДС, но ставку сделайте приемлемой, скажем 5 процентов, и списывайте эти деньги с налоговой базы. Более того, его можно списывать и с убывочной стоимости. А это главный бич банковского сектора, который НДС не платит, у них через спекуляции как раз убывочная стоимость. Если положительная добавленная стоимость, вы списывайте с налоговой базы, а если отрицательная, то взимайте, демотивируйте банки спекулировать. Через это вы промотивируете бешеную добавленную стоимость, которой нигде в мире нет. Установите НДС как льготу, не обирайте добавленную стоимость, это же экономический абсурд. Если вы заинтересованы в стоимость добавлять, так мотивируйте через налоговую систему. А мы все за НДС держимся и повышаем его.
Как-то вводился льготный режим налогообложения в аграрном секторе, так называемый единый сельхозналог (ЕСХН). Красиво звучит: платишь ЕСХН, и все. Это придумали депутаты. Я сразу сказал, что данная льгота будет работать исключительно в условиях криминала. Вы хотите черный и серый рынки? Вводите. Что из этого вышло? Несколько лет назад мы начали бороться с серым зерновым рынком, как-то сумели проблему решить. А как? Ограничив применение ЕСХН 60 миллионами рублей годового оборота, остальное ушло мимо этой льготы. Это не льгота, а абсурд. Настолько низкие компетенции, что не понимают, что ЕСХН, который вводился как льгота, крайне невыгоден по отношению к основной системе налогообложения. Как это работало? Не надо платить НДС, а налога на прибыль и так нет в сельском хозяйстве. Но это выгодно, если вы начисленный НДС отмываете в последующих звеньях цепи. НДС начисляется только на разницу. А тут вам сразу надо продать без НДС. НДС — 10 процентов, значит, на 10 процентов ниже. Но НДС в общей стоимости вы платите 2–3 процента, с льготой 10 процентов. Зашибись! Хорошая льгота. Но вы выиграете, если продадите с отмытым НДС по рыночной цене, которая включает НДС. Тогда вы экономите 2–3 процента. Но это же криминал, а мы объявляем льготой и делаем фундаментальным режимом в секторе. 20 лет с этим налогом воюю, так до конца и не победил.
«Говорят, зажравшиеся колхозаны денег много заработали!»
— Вы критиковали систему прослеживаемости зерна, но говорили, что введение отложат на один год. Хотя недавно замминистра Оксана Лут заявила, что введение отсрочивать не будут.
— На портале оценки регулирующего воздействия вывесили постановление правительства, где было указано, что отложат введение системы на год, хотя мы просили на два. Значит, минсельхоз отменил решение правительства.
— Так все-таки отложат или нет?
— Нет, введут с 1 сентября, а мы в очередной раз посмеемся над подобным абсурдом. Работать это не будет, зато появится куча проблем, геморроя и дополнительных затрат у производителей.
— Молочники тоже так говорили, когда такую систему вводили в их отрасли.
— Разные вещи. Молочники до сих пор страдают от этой системы и теряют деньги.
У меня к государству очень давние вопросы. Мы когда-нибудь займемся повышением конкурентоспособности отечественной продукции или так и будем «мочить ее в сортире»? Мы все годы занимаемся ровно этим — уничтожаем конкурентоспособность. Кто-нибудь в стране понимает, на чем базируется конкурентоспособность нашего зерна? У нас два фундаментальных фактора. Первый — запас питательных веществ в почве. Но это же очень прискорбный факт, так как мы его не восполняем. Мы высасываем соки из земли, а туда недовкладываем, от этого и себестоимость ниже, чем у конкурентов. Они вкладывают в 3–4 раза больше питательных веществ в землю, чем мы. Да, нам исторически повезло: у нас 55 процентов мировых запасов чернозема — самая продуктивная пашня.
— Но этот же запас может истощиться.
— Конечно. Чтобы не истощился, его надо восполнять, а мы только высасываем. Что мы оставим детям и внукам?
— Какой второй фактор?
— От стыда можно под землю провалиться — дешевая стоимость труда. Ни у одного конкурента нет такой дешевой рабочей силы, как в России. Разве это фактор, которому надо аплодировать? Мы в госпрограмме ставим задачу — довести к 2024 году зарплаты на селе до 57 процентов от городских доходов. Зашибись! Какому «мудрецу» в голову приходит так задачи формулировать? Во всем мире, в тех же Штатах, стоимость жизни на сельских территориях выше, чем на городских. Поэтому доходы в городах всегда ниже, чем в селе, где жить дороже. Может быть, надо поставить задачу, что городские доходы должны составлять 57 процентов от сельских?
— У нас бы тогда сократили городские доходы, а не увеличили сельские.
— Вот два фактора, формирующие низкую себестоимость. И что мы дальше делаем? Когда случаются удачные сезоны, хорошие цены, рентабельность доходит до 100 и более процентов, мы начинаем рентабельность мочить, убивать. У нас же главный мотиватор — цены. Всегда боремся, чтобы их понизить. Для этого и вводили пошлины, квоты. Но цены увеличивались не из-за того, что мировой рынок рос, а потому что рубль упал. Тогда почему вы не мочили нефть, газ, уголь, металлы, удобрения? А зерно взялись мочить. Почему? Говорят, зажравшиеся колхозаны денег много заработали! Так это и есть уровень доходов на селе. Когда у нас случалось несколько удачных сезонов подряд, резко росли сельские доходы, зарплаты, инфраструктура начинала развиваться. Как только мочите, вы все это убиваете. А потом говорят, что надо специальную программу по сельским территориям принять, а то деревни пустеют. А кто будет стремиться в нищую деревню, если заработать деньги невозможно, стоимость жизни бешено дорогая, а уровень доходов ниже любого плинтуса? Как вы станете сельские территории развивать на бюджетные деньги? Оттуда все равно будут бежать.
«Мы впадем в зависимость от погоды, потому что технологии — главный инструмент защиты от погодных рисков»
— Какая сейчас урожайность с гектара?
— Средняя урожайность по всем зерновым — около 30–33 центнеров с гектара, по пшенице повыше — 37–38 центнеров с гектара. Но это все равно уровень в 1,5 раза ниже, чем у европейцев и американцев.
— Причина в недостатке удобрений? Или есть еще какие-то факторы?
— Нет, у нас есть регионы, где показатели близки к европейским, но их немного. Они компенсируют низкоурожайные регионы — Поволжье, Сибирь. Все зависит от технологичности. Допустим, едете в Кулундинскую степь: у одного урожай 40 центнеров, а у другого — 16. Все дело в технологиях.
— Самая высокая урожайность в Краснодарском крае?
— Да, на Кубани. Иногда к ним приближаются юг и Центральная Россия. Но все зависит от хозяйств. Например, в Курской области получают до 80 центнеров пшеницы с гектара, но в тех хозяйствах, которые вкладываются в технологии. На Кубани цифры сопоставимы.
— Что под собой подразумевает технологичность?
— Это комплекс. Как правило, у чиновников нет понимания, что такое технологичность производства. Ее нельзя организовать на какой-то культуре, но можно организовать на площадях. Это значит, что в первую очередь должны быть грамотно выстроены севообороты. А севооборот — определенная цикличность, вы не можете сеять культуру по культуре. Нужен определенный цикл. А под разные культуры — разные способы обработки почвы, технологические приемы, удобрения и средства защиты. Более того, разная техника. Когда вы выстраиваете технологичность, вам надо по всем севооборотам соблюдать всю технологическую цепочку. Поскольку это цепочка, то выпадение одного звена приводит к уничтожению всей цепи. У вас не хватило, например, сеялки точного высева — и все, у вас генетика перестала работать, семена возвращаются к естественной урожайности. Значит, вылетели в трубу деньги, вложенные в удобрения, средства защиты, зарплаты. Вся технология рушится, а только она приводит к высокой урожайности.
— Из-за санкций данный фактор пострадает?
— Я еще в начале года говорил, что главный риск — разрыв технологических цепочек. Из-за этого мы впадем в зависимость от погоды, потому что технологии — главный инструмент защиты от погодных рисков. Но нам в этом году катастрофически везет с погодой. А технологичность потеряна из-за того, что выпадают звенья цепи: кто-то семена не те купил и посеет товарным зерном, а где-то выпали удобрения, средства защиты и так далее. Но из-за погодного везения мы потеряем качество, а не количество. Если бы были погодные риски, то мы бы сильно потеряли в количестве.
— Значит, следующий урожай под вопросом?
— Да, я думаю, что риски будут очень существенны. Посмотрим, как посеем озимые и во что это выльется. Все можно было бы решить, если бы не обкладывали пошлинами зерновой рынок и не вынимали деньги из карманов крестьян. Мы считали, что еще под Новый год сектор потерял 300 миллиардов рублей. Это значит, что тупо не хватит, чтобы купить нормальные ресурсы и соблюсти технологическую цепочку. Разрушать технологии крайне болезненно и непродуктивно. Поэтому будут сокращаться площади посевов. Сейчас технологичность сильно упала, потому что все случилось неожиданно. Те, кто вложился до того, как начались риски, не рассчитывали, что будут такие взрывные процессы, например семена подорожают в 2 раза одномоментно или средства защиты улетят в небеса. Некоторые члены нашего союза говорят, что денег нет на средства защиты, а значит, станут вручную пропалывать. Поэтому по низкорослым растениям вегетация будет идти хуже. Значит, потеряет в количестве, я уж не говорю о качестве. Ручная прополка от химпрополки очень сильно по эффективности отличается. Конечно, что-то вырастет, но колосков будет меньше.
— У нас нет отечественных аналогов?
— 55 процентов от потребляемых средств защиты производится в России, остальное завозилось в готовых формах. Но эти 55 процентов до последнего грамма сделаны из импортных действующих веществ. Их мы совсем не выпускаем. В основном покупаем в Китае. Благо он не проводит санкционную политику и не отрубит нам поставки. Но надо понимать, как сработал рынок. Средства защиты — уникальный сектор для АПК, там покупается не средство защиты, а приобретается технология. Вместе с поставкой препаратов вы покупаете технолога, технологическое сопровождение. Сам крестьянин никогда не рассчитает средства защиты так, как технолог.
Один из поставщиков импортной готовой продукции — компания «Сингента», а поставщик кормовых добавок — французская фирма «Адиссео». Обе организации — собственность ChemChina, производителя действующих веществ. Почему препараты «Сингенты» в 2 раза подорожали? Потому что в долларах рассчитываются, и ChemChina наш внутренний курс в голову не придет. Поэтому все действующие вещества, включая наши внутренние, подорожали в 2 раза, в том числе готовые препараты. У нас есть «Щелково-агрохим», «Август» — крупные агрохимические компании, но только они стоят на зарубежном фундаменте. Куда ни плюньте, все равно попадете в валюто-, импортозависимость. А импортозамещения никогда и не было. То, что случилось в 2014 году и что назвали импортозамещением, основано на девальвации рубля. Он обвалился в 2 раза — вот и повысилась конкурентоспособность отечественной продукции, а вовсе не из-за решений правительства. По повышению конкурентоспособности отечественной продукции ни одной меры никогда не было принято. Все только снижали.
— Но еще уничтожили, видимо, не все.
— Я вам уже объяснил, на чем основана наша базовая конкурентоспособность. Просто растениеводство и зерновое хозяйство перекрестно субсидирует все остальное: переработку, смежников. Почему сейчас возникла конкурентоспособность нашей муки? Потому что цены на зерно самые низкие, поэтому и мука дешевая. Если вы посмотрите на стоимость процесса переработки, то она в 2 раза дороже, чем у турков.
«Турция на втором месте в мире по экспорту семян, не имея собственной генетики и селекции»
— Если ЛДНР входит в состав России, увеличится ли у нас количество пашни?
— Какие-то площади прибавятся. Но что мы от этого выиграем?
— Климат там лучше, чем в большей части РФ.
— Не питайте иллюзий, это мелкие регионы, они на уровне районов, даже не наших областей. Разве это крупный регион относительно России? Если бы вся Украина присоединилась, это дало бы нам прибавку в полторы среднероссийские области. Крым присоединили, и много выиграли с точки зрения зерна?
— Они разве не производят зерно?
— Среднее производство крымского зерна — 1 миллион 300 тысяч тонн в хороший год, иногда может доходить до 1 миллиона 700 тысяч. Это принципиально при 120 миллионах тонн урожая? Вот и вся цена вопроса.
Мы гораздо больше можем получить за счет здравой политики. Хоть обременения снимите, даже помогать не надо, только не мешайте, и мы произведем гораздо больше.
— С семенами тоже все плохо?
— Очень плохо. Все проблемы — следствие режима регулирования. У нас есть член союза, который занимается производством сои на Дальнем Востоке. У него хорошие отношения с японцами, которые покупают его сою, чтобы изготавливать тофу. У него соя дешевле, чем японская альтернатива. Он сеет немецкую соевую генетику. Но семена не внесены в российский реестр. Дважды он пытался через производителей семян внести их в реестр, они все время получали отлуп от госкомиссии, которая заявляла, что семена не соответствуют стандарту. Это же маразм! Почему отвергли? Говорят, что у них урожайность ниже. Но только это раннеспелый сорт, а такого в России вообще нет. А еще у него совершенно бешеный протеин, который и нужен для тофу, другая соя не подходит. Ни из одного отечественного сорта невозможно сделать тофу. Вот так это выглядит. А раз в реестр не занесены семена, то и сеять в РФ нельзя. С такими подходами у чиновников мы ничего не исправим.
Почему мы впали в импортозависимость? Разве у нас нет потенциала? Есть! Но для этого надо поменять мозги, а следом — режим регулирования. Посмотрите на Турцию, там тоже был неадекватный режим, но что-то у них произошло, и они его поменяли лет 30 назад. Они поняли, что с рынком семян и селекционных достижений надо себя иначе вести. Генетика не бывает дешевой. Значит, к ней нужно по-другому подходить. Они поменяли полностью режим регулирования и обустроили мотивацию. В итоге Турция на втором месте в мире по экспорту семян, не имея собственной генетики и селекции. Вот что такое режим регулирования на этом рынке.
А что мы делаем? У нас вся селекционная база в наличии, богатейшие генетические банки, коллекции, мозги еще не все потеряны. Но мы впали в импортозависимость и тащим семена из Турции.
— Надеюсь, что Турция нам семена продаст.
— Это не турецкие семена, а наши, которые мы размножаем в Турции, потому что у себя невыгодно.
